оказались лишены.
...
Первая книжка, которую я помню – вообще первое мое воспоминание о себе такое: наш деревянный дом в Уфе, я сижу в саду, все вокруг такое блестящее, яркое, светящееся – кажется, что только что прошел дождь и на ветках висит миллион ослепительных капель (может, это весна). Я сижу в саду на детской табуреточке, мне вынесли большой стул с резной спинкой, положили на него огромную книгу, я листаю ее и разглядываю картинки. Эта книжка потом часто мне попадалась (учил стихи в школе, засушивал между ее страниц дубовые листья) – очень тяжелый том Пушкина, выпущенный в 1937 году к юбилею со дня смерти поэта. Пока книг было мало, у них тоже была своя судьба, в них тоже было свое книжное обаяние. Сами авторы могли быть косноязычны, некрасивы, даже злы... Они могли промотать свой дар, не создав, в отличие от античных мудрецов, законченной картины своего пути – но хоть однажды в своей жизни они собирались с силами, с мыслями, на них находило вдохновение, и они писали книгу (пусть даже одну-единственную). Ее издавали в красивой обложке, с красивыми картинками, она стояла на полке рядом с другими книгами, и возле нее вырастало поколение, для которой фразы оттуда были, как пароль для распознавания «свой-чужой». Книга не становилась учителем, но она могла стать другом, угадав что-то в читателе («ой, я тоже об этом думал!»), и тоже начинала излучать свое обаяние, превращая хранящиеся в ней слова в житейскую мудрость. Иногда там попадался дубовый листок, который служил кому-то закладкой. У компьютера этого обаяния нет. Старый компьютер просто выбрасывают на помойку, никому в голову не придет хранить его годами. Представляю: мой внук показывает своим детям блестящую плоскую вещицу и с нежностью говорит им: «это ноутбук вашего прадедушки, на нем он писал свои книги!» Смешно, правда?
...
Вещь-функция лишена обаяния, и когда она ломается, то покупают новую. Когда один текст заканчивается, интернет-читатель мгновенно перескакивает на другой. «Кто следующий?» - вот что меня больше всего злит в интернете – я там всегда один из миллиона. Я знаю, что меня будут читать по-диагонали, скоренько, потому что у читателя уже стучит в голове: ага, тут всё ясно, а вдруг где-то есть что-то более интересное? Конечно, этот текст неплох, но он длинноват (примерно в этом месте возникает такая мысль), а хочется уже переключиться на что-то другое. Интернет-читатель (я сам такой) уже прикидывает глазом: много там еще букв, сколько осталось? Ой, много! И без сожаления бросает, «уловив главное» - ведь «где-то там» может быть что-то гораздо более интересное и важное. Поэтому для интернета пишут коротко, отрывисто, афористично – длинный текст никто не дочитает до конца, ведь нас, хватающих читателя за руку, миллионы! Когда я пишу для интернета, то чувствую себя одним из этих миллионов, нервничаю, тороплюсь, сбиваюсь, как студент на приемном экзамене: нужно доложить четко, сжато, показать, что знаешь тему, что не дурак, а потом придет следующий, кто тоже не дурак... Есть определенные правила, которые приводят к успеху в сети. Вот только, к сожалению, там трудно передать обаяние – ни человеческой личности, человеческого пути, ни даже обаяние книжки, пахнущей старой желтой бумагой и дубовым листом.
...
Я писал, и в этом месте за окном вдруг пошел снег – такой крупный, мощный, восторг! Снежинки полетели сразу крупными хлопьями, торопливо и радостно мимо моего окна – понятно, засиделись на небе, и хочется размяться, сорваться, полететь куда-то! Будто заметив, что я смотрю на них, они тут же замедлили свое движение и стали лететь не вбок, не справа налево, а аккуратно сверху вниз, даже (кажется!) вертясь и приседая в книксене. Раскланиваются со мною, стоящим у окна – посмотрите, посмотрите, какая я! У каждой из них свой интересный, не похожий на другую путь... Вот только, к сожалению, невозможно следить за ним дольше секунды - все сливаются в
одном возбужденном потоке. Так и я, снежинка за окном: кручусь, тяну время, выдумываю тут слова и мысли, чтобы, конечно, тоже исчезнуть с вашего экрана, но хотя бы не сразу. Спасибо, что дочитали до этого места.